В «Анне Карениной» есть сцена, где Толстой довольно беспощадно по отношению к читателю описывает, как Вронский, вбегая в казарму железнодорожной станции, с ужасом видит то, что осталось от любимой женщины. Эта подробность всплыла в моей памяти, когда, переводя взгляд от платья к платью Людмилы Гурченко, представленных в Доме П.В.Нащокина, я в очередной раз удивилась тому, что вот так однажды человек исчезает, а его вещи, в том числе любимые, остаются. И их могут трогать, распоряжаться ими совсем посторонние люди — в этом есть что-то противоестественное. На выставке, к примеру, экспонируется платье актрисы, сшитое ей самой, в котором она приехала в Москву, такое простенькое, уже ветхое и невероятно трогательное, и бросая на него взгляд, немного стесняешься, потому что видишь очень личную вещь. При этом, в комнатах особняка, по-домашнему небольших, звучит ее голос, на стенах — огромное количество фотографий, и внутренне вся подобравшись, переступаешь из комнаты в комнату как можно деликатнее, как в гостях у хозяйки, которая вот-вот выйдет навстречу.
Впрочем, я видела и другую модель поведения на этой выставке, которая, увы, ближе трудящимся и ближе к реалиям: множество пышнотелых дам пенсионного возраста в шапках шумно жестикулировали, активно фотографировались на фоне вещей актрисы, пристально, на грани бесстыдства раглядывали ее таулеты и живо обсуждали, какой же на самом деле у нее был размер ноги.
Ниже — украдкой сфотографированные мной впечатления от этой уникальной женщины.

ARTHISTORIAN.INFO. All rights reserved.